Пустовалова Тамара

Анализ стихотворения, представленный в работе позволит учителю подготовиться к урокам литературы в 7. 9 классах.

Учащиеся могут воспользоваться этим материалом для написания сочинения по теме Проблемы русского народа в творчестве Н.А.Некрасова и др.

Скачать:

Предварительный просмотр:

« Ты проснешься ль, исполненный сил?...»

«Размышления у парадного подъезда»

В 1860 году за границей в газете «Колокол» впервые было напечатано стихотворение, которое издатель газеты сопроводил замечанием: «Мы очень редко помещаем стихи, но такого рода стихотворение нет возможности не поместить». Какого же «рода» оказалось это стихотворение?

В газете Герцена произведение напечатали под заглавием «У парадного крыльца». Это были вскоре же ставшие знаменитыми стихи «Размышления у парадного подъезда». Короткий заголовок при первой газетной (и бесцензурной) публикации носил довольно случайный характер. Поэтому он заключил в себе и некоторую художественную противоречивость: слова в нем не очень удачно стилистически совмещались. Старому, даже старинному, не без оттенка домашности, слову «крыльцо» скорее бы пристало что-то вроде слова «красное», например, «красное крыльцо». Здесь же слово определялось сравнительно новым, лишь в 18 веке освоенным – «парадное». К тому же словом иностранным. В свою очередь слово «парадное» тоже требовало какого-то соответствия в определяемом – торжественности, размаха, официальности. К крыльцу можно было и подойти, к подъезду – потому-то он по точному смыслу и подъезд – подъезжали. «У парадного подъезда» - в таком сочетании слов, становившихся словами высокого стиля, появлялись строгость и приподнятость. Они и еще усиливались. Определять раздумья, впечатления от увиденного как размышления значило т указывать на высокую одическую традицию, идущую от 18 века. В тоже время, выстраиваясь в единый ряд «высоких» слов, слова заголовка открывали и возможность сатирического заряда.

Некрасов довольно часто обозначает традиционными жанровыми определениями свои произведения, уже лишенные традиционных жанровых признаков, утверждая тем самым смещенность привычных представлений о поэтическом. Применяя эти определения, он демонстрирует и абсурдность такого применения, берет для того, чтобы отбросить, примеряет, чтобы показать, что мерки негодны, малы и узки. «Размышления», но не о «Божием величестве», а у «парадного подъезда». «Высокие» некрасовские слова уже не однозначны, как у Ломоносова, они несут смысл, который обнаруживается многообразно.

Длинный торжественный заголовок как бы переходит в само стихотворение и сразу же. Буквально в двух первых строках, раскрывает это многообразие:

Вот парадный подъезд. По торжественным дням…

Здесь подъезд представлен, представлен громогласно, торжественно: торжественный подъезд в торжественные дни. И сразу же, здесь же обнажается низкая изнанка этой лжеторжественности:

Одержимый холопским недугом,

Целый город с каким-то испугом

Подъезжает к заветным дверям;

Записав свое имя и званье,

Разъезжаются гости домой,

Так глубоко довольны собой,

Что подумаешь – в том их призванье!(II,52)

В праздничные, «торжественные» дни в передних домов вельмож и крупных чиновников выставлялись особые книги, в которых расписывались посетители, не допускавшиеся лично. Такая запись заменяла поздравления и свидетельствовала о почтительности и чинопочитании расписавшихся. Некрасов не просто отмечает этот обычай. Он у Некрасова входит в общую поэтическую картину парадного подъезда. Это тоже парад, это тоже торжество: парад холопства, торжество холуйства. Грандиозного, масштабного: потому и подъезжает целый город. Приехавшие расписаться в передней и не допущенные лично названы гостями. Слово «холоп», прилагавшееся обычно к крестьянам, у поэта переадресовано городу. Холопство пояснено - оно от сердца.

Иное – подъезд в обычные дни городской жизни:

А в обычные дни этот пышный подъезд

Осаждают убогие лица:

Прожектеры, искатели,

И преклонный старик, и вдовица. (II,52)

Некрасовское стихотворение восходит к одической литературе 18 века, но есть у него и более конкретный источник. Это ода Державина «Вельможа», в свое время, может быть, не менее знаменитая, чем «Размышления у парадного подъезда».Белинский называл ее «сатирической» одой – «нравственно-философского содержания». И «ода» Некрасова «Размышления у парадного подъезда» сатирическая. Есть в ней и свое «нравственно-философское» содержание. Схожи и сюжетные ситуации. У Державина те же ожидающие в передней «и преклонный старик, и вдовица»:

А там – вдова стоит в сенях

И горьки слезы проливает…

С грудным младенцем на руках

Покрова твоего желает….

А там – на лестничный восход

Прибрел на костылях согбенный

Бесстрашный, старый воин тот…

Образы этих и подобных просителей занимают основное место в картине «приема» у Державина. У Некрасова они сжаты до упоминания, до нескольких слов. На место подробных державинских описаний пришло простое перечисление. У Державина и намека нет на образ холопствующего города.

У Некрасова само действие вынесено на улицу. Такой тип уличного наблюдения характерен для Некрасова: один из своих стихотворных циклов он так и назвал: «На улице». В результате открывается возможность очень объемного изображения, очень динамичного движения:

От него и к нему то и знай по утрам

Все курьеры с бумагами скачут.

Возвращаясь, иной напевает «трам-трам»,

А иные просители плачут.

Сами стихи, повествующие о пестрой картине, становятся довольно пестрыми: высокое «вдовица» соседствует с имитацией легкомысленного напева «трам-трам». «Трогательные» картины, у Державина очень развернытые, в некрасовском стихотворении заменены изображением сутолоки и суеты, в которых есть мелкость, не пренебрежением вызванная и не вызывающая пренебрежения, но все некоторая мелкость частного интереса…И это становится ясно, как только показываются мужики - образ деревенской России, трагический и цельный. Вот таких просителей в оде Державина не было:

Раз я видел сюда мужики подошли,

Деревенские русские люди,

Помолились на церковь и стали вдали,

Свесив русые головы к груди;

Показался швейцар. «Допусти», говорят

С выраженьем надежды и муки,

Он гостей оглядел: некрасивы на вгляд!

Загорелые лица и руки,

Армячишко худой на плечах,

По котомке на спинах согнутых, Крест на шее и кровь на ногах….

Некрасовские стихи часто сюжетны. И эта сюжетность позволяет вести недопустимый разговор о стихотворении как об обычном прозаическом произведении. Применяется и терминология, принятая обычно для прозы. Просто о некрасовских стихах говорят как о прозе. «первая часть, писал советский критик Н.Л.Степанов о «Размышлениях у парадного подъезда», - изображение одной из сцен столицы – прихода мужиков и расправы с ними швейцара. Эта сцена близка очерковым зарисовкам в циклах «На улице», «О погоде».

«Худой армячишка», «кровь на ногах», «самодельные лапти» - все это точно и зримо рисует крайнюю степень нищеты, горя, униженности крестьян. Некрасов ничего не приукрашивает. Его изображение – предельно правдивое и точное – перекликается с реалистически суровой манерой таких мастеров, как Перов и Репин».

При всей невыразительности характеристик мысль очень ясна: Некрасов показывал только нищету и забитость крестьян. Характерно и сопоставлен ие с живописью передвижников: и здесь и там изображена бедность.

В поэзии, в стихах есть своя, особая конкретность и точность, совсем иная, чем в живописи или даже в прозе. Когда-то сам Некрасов сказал: «Дело прозы – анализ, дело поэзии – синтез». Синтез означает прежде всего обобщение, поэтическое обобщение, т.е. только в поэзии и возможное. В свое время Л.Н.Толстой заметил по поводу стихо Тютчева

Лишь паутины тонкий волос

Блестит на праздной борозде…

Что употребленное слово «праздной» могло появиться лишь в поэзии и вне ее теряет всякий смысл. Особенности поэтического изображения заключаются не только в собственно стихотворном размере или рифме. Можно ли представить в прозе такое: «мужики, деревенские русские люди»? Ясно, что если мужики, то деревенские люди, и что за разъяснение – русские? Замечено, что в «Мертвых душах» Гоголя уже в первых строчках, в рассказе о событиях, совершающихся в самом центре России, тоже сказано: «только два русских мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания...». Однако Гоголь и писал не роман или повесть, а хотя и в прозе, но – поэму. И в стихах Некрасова: «…мужики, деревенские русские люди». Так появляется интонация высокого, эпического, поэмного склада.

И сами мужики, подошедшие к данному подъезду, в таком поэтическом изображении уже теряют единичность, конкретность, зримость и наглдность, а приобретают некую символическую всеобщность русского деревенского люда. За ними или в них предстает как бы вся деревенская Русь, за которую они представительствуют, от лица которой они явились. И если в начале к подъезду подъезжал целый город, холопский, то здесь к нему подошла как бы целая страна, крестьянская.

Реальные приметы:»загорелые лица и руки, «армячишка худой на плечах, по котомке на спинах согнутых» - характеризуют их всех, любое определение приложимо к каждому. Ни один из группы не выделен. Мужиков несколько, но они сливаются в образ одного человека. У всех «русые головы». Заключительные слова вне всякой бытовой достоверности: «крест на шее и кровь на ногах…» Поэт уже не может сказать о крестах на шеях, как о котомках на спинах. Крест один на всех. «Крест на шее и кровь на ногах» - последняя примета, собравшая всю группу в один образ и придавшая образу почти символическую обобщенность страдания и подвижничества. В то же время символ этот совсем не отвлеченный, не бесплотный. Мужики не перестают быть и реальными мужиками, в лаптях, прибредшими «из каких-нибудь дальних губерний».

Сохранился рассказ А.Я. Панаевой о том, как создавалось это некрасовское произведение. Однажды поэт увидел из окна своей квартиры, как подошедших к дому напротив крестьян отгоняли от подъезда дворники и полицейские. Крестьяне выглядели озябшими и промокшими: было осеннее петербургское утро, холодное и дождливое.

В стихотворении же Некрасова речь идет о палящем солнце. И не случайно. Когда члены революционного кружка – чайковцы, издавая в целях революционной пропаганды некрасовские «Размышления у парадного подъезда», заменили «пилигримы» на «наши странники», то это стало не просто заменой – переводом иностранного слова на русский, но и отказом от многозначности и емкости некрасовского образа. «Пилигримы» рифмуется с «солнцем палимы» не только внешним образом. Здесь есть внутренняя перекличка. Так на миг мелькнула перед нами картина пустынь и бредущих под палящим солнцем паломников.

Между тем достаточно типично такое восприятие этих некрасовских стихов: «Не будучи принятыми, униженные ходоки отправились в обратный путь, не посмев в ответ, даже между собой, вдали от парадного подъезда, выразить недовольство или возмущение – ничего, кроме примирительного «суди его бог» (бог, а не они), не найдя и не ища никакого другого выхода (разводя безнадежно руками). Удрученные отказом, они вместе с тем сохраняют непоколебимую почтительность к вельможе и его приближенным до такой степени, что, удаляясь от парадного подъезда, несмотря на нещадно палящее солнце, долго еще не надевают шапок».

А ведь, не будучи допущенными, крестьяне опять – таки обращаются к богу, как бы высшему принципу. На этом месте, в таких стихах, невозможна никакая другая реакция на отказ, казалось бы житейски самая оправданная: выругаться или плюнуть с досады. Здесь невозможно даже позднее появившееся: «все пропьют бедняки до рубля». Крестьяне повторяют лишь: «суди его бог». И то, что они уходят с «непокрытыми головами», оказывается последним штрихом, который завершает образ крестьян, высокий и трагический образ подвижников и страдальцев.

После этого поэт вводит нас в иной, в противоположный мир: в самих стихах эта, другая часть отделена. Отдаленность подчеркнута и резко изменившейся парной рифмовкой, которая появилась в стихотворении впервые:

А владелец роскошных палат

Еще сном был глубоким объят…

Ты, считавший жизнью завидной

Упоение лестью бесстыдною… (II, 53)

Образ вельможи показался уже в сцене с мужиками в одном точном найденном словечке – «наш»:

Кто-то крикнул швейцару: «Гони!

Наш не любит оборванной черни!» (II, 53)

Ведь за одним этим словечком, пришедшим из холуйского лексикона: «наш», «сам», «хозяин» - целая система отношений.

Стоит ха образом владельца роскошных палат и образ реального человека или, как говорят, прототип. О нем сообщил «Чернышевский в одном из писем: «Могу сказать, что картина:

Созерцая, как солнце пурпурное

Погружается в море лазурное… и т.д. –

живое воспоминание о том, как дряхлый русский грелся в коляске на солнце «под пленительным небом» Южной Италии (не Сицилии). Фамилия этого старика – граф Чернышев».

Граф Чернышев, который здесь упомянут, очевидно, А.И, Чернышев, более 20 лет бывший николаевским военным министром, позднее председателем Государственного совета. Своей головокружительной карьерой он был прежде всего обязан жестокому и подлому поведению в пору декабристского восстания 1825 года и после него. Некрасов, видимо, недаром обронил презрительное – «герой». На счету Чернышева было и такое «геройское» дело, как руководство казнью декабристов.

Сейчас установлено и еще одно обстоятельство. В это время когда было написано стихотворение, в «роскошных палатах», в доме, находившемся почти напротив петербургской квартиры Некрасова, из окон которой поэт наблюдал сцену у «парадного подъезда», жил министр государственных имуществ М.Н. Муравьев, будущий кровавый усмиритель польского восстания: оно произойдет через четыре года после создания стихотворения, в 1863 году. Поэт выступил в роли своеобразного пророка, заклеймив не только вещателя прошлого, но и вешателя будущего; кличка «вешатель» после 1863 года прочно прикрепилась к Муравьеву.

Однако образ, созданный в стихотворении, много шире своих реальных прототипов, да во многом иной и по сути. Это уж никак не фигура николаевского чиновника. Это скорее барин, сибарит, погруженный в роскошь и негу. Недаром обычно и называют его вельможа, хотя самим Некрасовым он так нигде не назван. И именно этот образ не случаен. Такой образ не только противостоит контрастному образу крестьян, но, хотя и совершенно в другом роде, ему соответствует. Этот образ тоже предельно обобщен: нравственной высокости крестьян противостоит глубина нравственного падения вельможи.

Тонко реставрируя одну, Некрасов вызвал к жизни образ целой эпохи, XVIII век, еще Белинским определенный как век «вельможества», и образ эпохи и масштабом ее характеризовал героя.

Более того, изображение оказалось как бы дополненным и подкрепленным богатейшей литературной традицией. Некрасов не просто обращается к традиции, но традицию демонстрирует. Риторичность подчеркнута. Стиль высок, как и при рассказе о мужиках, хотя в другом роде. Парная рифмовка, в первый и единственный раз появившаяся в стихотворении и резко отделившая образ от предшествующей картины, возможно, восходит к пушкинскому стихотворению «К вельможе». Однако пафос произведения и даже содержание, порой до удивительных совпадений, связывают некрасовское произведение с державинской традицией, отчасти с переложением 81-го псалма «Властителям и судиям», но, как уже отмечено, прежде всего с одой «Вельможа».

И у Державина тот же развращенный вельможа, покойно спящий, и пришедшие к нему и ожидающие, несчастные; вдова, израненный герой, старый воин; то же риторическое восклицание – обращение автора («пробудись» - у Некрасова, «проснися» - у Державина):

Проснися, сибарит! Ты спишь

Иль только в сладкой неге дремлешь,

И в развращенном сердце мнишь:

«Мне миг покоя моего

Приятней, чем в исторьи веки;

Жить для себя лишь одного,

Лишь радостей уметь пить реки,

Лишь ветром плыть, гнесть чернь ярмом;

Стыд, совесть – слабых душ тревога!

Нет добродетели! Нет бога!...»

Державинское «нет добродетели» подхвачено Некрасовым: «но счастливые глухи к добру». Даже это «нет бога» находит соответствие в некрасовском «не страшат тебя громы небесные». Указание на безбожие становится еще одним обвинением в безнравственности. Эта последняя фраза даже заключена в четверостишие, которое выделено, приобретая тем самым особую ударную силу:

Не страшат тебя громы небесные,

А земные ты держишь в руках,

И несут эти люди безвестные

Неисходное горе в сердцах.

Вельможу должны составлять

Ум здравый, сердце просвещенное,

Собой пример он должен дать,

Что звание его священно…

Блажен народ! Где царь главой,

Вельможи – здравы члены тела…

И заканчивается ода в него положительным примером:

Тебе, герой! Желанный муж!

Не роскошью вельможа славный;

Кумир сердец, пленитель душ,

Вождь, лавром, маслиной венчанный!

Я праведну здесь песнь воспел.

Некрасов же продолжает биографию своего «героя», до самой смерти. Жизнь его вельможи – это жизнь, как говорится, запрограммированная; для него, какое бы то ни было возрождение к иному исключено. Умирает герой некрасовского произведения в Италии, «под пленительным небом Сицилии». Поэт не дает вельможе умереть на родине, к которой тот непричастен. Вся эта картина – картина мира нерусского, иноземного. Для создания ее поэт оживляет одну литературную традицию прошлого – идиллическую поэзию.

Это идиллия, восходящая опять – таки к классицизму XVIII века и через него к классической древности. Недаром и действие перенесено в страну классического прошлого – в Италию. Упоминание об Аркадии подчеркнет и усилит мотивы классической идилличности. И употреблена здесь Некрасовым древняя и тоже уже как бы приобретшая характер классичности, еще Аристотелем объяснявшаяся аналогия: закат дня – то же, что старость жизни:

Безмятежней аркадской идиллии

Закатятся преклонные дни:

Под пленительным небом Сицилии,

В благовонной древесной тени, созерцая, как солнце пурпурное

Погружается в море лазурное,

Полосами его золотя, -

Убаюканный ласковым пением

Средиземной волны, - как дитя…

«Закатятся преклонные дни» - здесь уже есть метафора, которой издавна удовлетворялась поэзия. Но Некрасов как бы удваивает ее и развертывает в зримую картину. Герой, о закате дней которого уже сказано, созерцает закат солнца.

Однако вся эта идиллия важна не сама по себе и подлинный смысл обретает лишь в общем строе некрасовских стихов. Перенасыщенность картины идиллическими мотивами, ее «переслащенность» усиливает контраст с общим содержанием произведения, с рассказом о вельможе, с подлинным к нему авторским отношением, лишь отступившим, как бы спрятавшимся, но подспудно живущим, вдруг прорвавшимся, но снова сдержанным и загнанным в скобки:

Ты уснешь, окружен попечением

Дорогой и любимой семьи

(Ждущей смерти твоей с нетерпением)…

Лиризм поэта, как его чувство, здесь сдерживается.

Одические восклицания, идиллические мотивы возникают на волне такого все время растущего, иногда прорывающегося и снова подавляемого лиризма. Несмотря на кажущуюся открытую декларативность, сила стихов именно в этой поразительной сдержанности, сдержанности до последнего предела. И наконец, взрыв скорби и гнева:

И сойдешь ты в могилу … герой…

Это многоточие - пауза почти физически передает движение души поэта, буквально задохнувшегося, не находящего сразу слова и, наконец, отыскавшего – «герой». Гневу этому не хватает никаких слов. Сама речь поэта все время прерывается, стихи снова и снова перебиваются многоточиями:

И сойдешь ты в могилу… герой,

Втихомолку проклятый отчизною,

Возвеличенный громкой хвалой!...

Впрочем, что ж мы такую особу

Беспокоим для мелких людей?

Не на них ли нам выместить злобу? –

Безопасней… Еще веселей

В чем – нибудь приискать утешенье…

Не беда, что потерпит мужик:

Так ведущее нас провиденье

Указало… да он же привык!

В свое время Александр Блок говорил, что «душевный строй истинного поэта выражается во всем, вплоть до знаков препинания». Так, у Некрасова прорвавшееся чувство ищет выхода, поэт находит слова и тут же, не удовлетворяясь, отбрасывает их и устремляется к новым. Он издевается, пародирует, примеряет маски, срывает их, спорит и не может успокоится, пока, наконец, этот напряженный лиризм не разрешается стоном – песней:

… Родная земля!

Назови мне такую обитель … и т.д.

Здесь возникает обобщенный образ родной земли. Перед лицом такого образа и мужики освобождаются от бремени всеобщности. Они могут здесь обрести конкретный и реальный масштаб:

За заставой, в харчевне убогой

Все пропьют бедняки до рубля

И пойдут, побираясь дорогой,

И застонут…

Всеобщность, носителями которой они до сего были, теперь предстает не через них, а непосредственно, в своей собственной символической форме – в образе родной земли. А сам образ родной земли, России реализуется и обретает уже свое конкретное живое содержание в песне и через песню. Известный литературовед Н.Л. Степанов назвал эту часть реквиемом. Даже если музыкальные термины, употребляемые в критикой при анализе стихов, скорее образы, чем объяснен6ия, их появление характерно хотя бы как ощущение музыкальности. Не только критики (и, конечно, сами поэты) чувствуют связь стихотворной лирики с музыкой, но и мукзыканты подтверждают связь музыкальной лирики со стихами.

«Молей задачей, - писал И. Стравинский, - было создать лирическое произведение, создать подобие стихотворения, выраженного языком музыки». Можно было бы сказать, что Некрасов стремится создать языком поэзии музыкальное произведение. Эта музыкальность не сводится к какому-то одному элементу, не говоря уже о звукописи, даже к ритму, о котором, например, В. Жирмунский писал как об основном принципе художественной закономерности для искусств временных (поэзии, музыки).

У Некрасова предшествующая идиллия или одическая часть стихотворения не «поется». Отрывок же со слов «Назови мне такую обитель» стал одной из любимых песен революционной, демократической, особенно студенческой молодежи. Здесь музыкален весь его строй. Уже в первом стихе этой последней части задана ее тема, и не только идейно – смысловая, но и музыкальная – «Родная земля». Сразу возникшая тема - «Родная земля» как бы покрывает собою, вбирает в себя последующий, казалось бы, чисто эмпирический материал: поля, дороги, тюрьмы, рудники, овины, телеги и домишки, подъезды су3дов и палат (здесь и подъезд, о котором было рассказано, стал одним из сотен). Тема эта – «родная земля» не дает такому материалу рассыпаться, остаться простым перечислением. Реализованная в нем, она его осеняет собою и сообщает значительность.

На смену оде и идиллии пришла иная форма – песня, чисто русская, народная, национальная. Мотивы ее подчас очень ощутимо вторгаются в авторское повествование. Это и обычно отличающее народную поэзию повторы («стонет он… «стонет он»…), и внутренние рифмы, тоже очень характерные для народной поэзии («по полям… по тюрьмам»). В первой же строке словом «застонет» задан музыкальный эмоциональный тон всей этой части – песни-стона. Слово «стонет» поддерживает его, многократно и ритмично повторяясь. Как бы самый стон, много раз возникая, нарастает на одной томительной ноте:

Стонет он по полям, по дорогам,

Стонет он по тюрьмам, по острогам,

В рудниках, на железной цепи;

Стонет он под овином, под стогом,

Под телегой, ночуя в степи;

Стонет в собственном бедном домишке,

Свету божьего солнца не рад;

Стонет в каждом глухом городишке,

У подъезда судов и палат.

Наконец, сразу и мощно вступает как бы целый оркестр или хор:

Выдь на Волгу…

Не « пойди» и не «выйди». Призывное «Выдь на Волгу» достигает эффекта музыкального взрыва:

Выдь на Волгу: чей стон раздается

Над великою русской рекой?

Этот стон у нас песней зовется –

То бурлаки идут бичевой!...

Стон мужика подхвачен песней-стоном бурлацкого хора. И дело не только в том, что сказано о бурлаках, но и в том, как о них сказано. Слово «выдь» - не выдумано Некрасовым, оно отражает особенности живой речи, характерной для жителей ярославского, «бурлацкого» края, который Некрасов, сам ярославец, хорошо знал. То же и слово «бурлаки» с типичным для такого говора ударение на предпоследнем суффиксу «ак». Некрасов поставил такое ударение совсем не для того, чтобы соблюсти стихотворный размер: появились интонации самой бурлацкой речи. Песенная мелодия льется могуче и широко. Недаром в конце вступает тема Волги – извечной героини русских народных песен – поет уже как бы вся Русь:

Волга! Волга!.. весной многоводной

Ты не так заливаешь поля,

Как великою скорбью народной

Переполнилась наша земля –

Где народ, там и стон…

Тем не менее не песня-стон заканчивает это произведение, названное размышлениями, а именно размышления – и по поводу песни-стона тоже – раздумья о судьбах целого народа. Размышления, раздумья рождают мучительный вопрос – обращение к народу:

… Эх, сердечный!

Что же значит твой стон бесконечный?

Ты проснешься ль, исполненный сил,

Иль, судеб повинуюсь закону,

Все, что мог, ты уже совершил, -

Создал песню подобную стону

И духовно навеки почил?...

В 1886 году Чернышевский в уже упоминавшемся письме, сообщал: « …в конце пьесы есть стих, напечатанный Некрасовым в таком виде:

Иль, судеб повинуясь закону, -

этот напечатанный стих – лишь замена другому».

Было предпринято несколько попыток реконструкции этого, видимо из цензурных соображений замененного стиха. Так, на основании одной рукописной копии, относящейся к 60-м годам прошлого века, предлагалось прочтение: сокрушишь палача и корону». Выдвигались и другие варианты: «Иль царей повинуясь закону», «Иль, покорный царю и закону». Однако все эти предположения основаны на догадках и документально не подтверждены. Они не отменяют и не заменяют того текста, который мы знаем:

Иль, судеб повинуясь закону…

Вообще в борьбе с цензурой, обходя поставленные ею рогатки, Некрасов чаще всего стремился усилить и углубить свою мысль. Как известно, одним из авторских окончаний «Размышления у парадного подъезда» первоначально были такие стихи:

О! во веки тот памятен будет,

По чьему мановенью народ

Вековую привычку забудет

И веселую песню споет.

Все это напоминает стихи из «Деревни», написанной Пушкиным, еще юношей: «И рабство, падшее по манию (у Некрасова «по… мановенью». – Н.С.) царя». От такого окончания Некрасов отказался, и, наверное, не только потому, что вряд ли верил в добрую волю царя и в ее благодетельность. Поэта волнует вопрос о судьбах народа во всей его сложности, над ним он бьется, над ним размышляет.

Пройдут годы. Для Некрасова они будут годами дальнейшего углубленного исследования народной жизни, ее социальных возможностей, ее нравственного и эстетического потенциала. Поэт создаст народные поэмы «Коробейники» и «Мороз, Красный нос», начнет работу над эпопеей «Кому на Руси жить хорошо». Когда это произойдет, тяжкие размышления сменятся утверждением:

Вынесет все и широкую, ясную

Грудью дорогу проложит себе…

Вопрос – навеки ли духовно почил народ? – будет для Некрасова окончательно и навсегда разрешен.

Вот парадный подъезд. По торжественным дням,
Одержимый холопским недугом,
Целый город с каким-то испугом
Подъезжает к заветным дверям;
Записав свое имя и званье,
Разъезжаются гости домой,
Так глубоко довольны собой,
Что подумаешь — в том их призванье!
А в обычные дни этот пышный подъезд
Осаждают убогие лица:
Прожектеры, искатели мест,
И преклонный старик, и вдовица.
От него и к нему то и знай по утрам
Всё курьеры с бумагами скачут.
Возвращаясь, иной напевает «трам-трам»,
А иные просители плачут.
Раз я видел, сюда мужики подошли,
Деревенские русские люди,
Помолились на церковь и стали вдали,
Свесив русые головы к груди;
Показался швейцар. «Допусти», — говорят
С выраженьем надежды и муки.
Он гостей оглядел: некрасивы на взгляд!
Загорелые лица и руки,
Армячишка худой на плечах,
По котомке на спинах согнутых,
Крест на шее и кровь на ногах,
В самодельные лапти обутых
(Знать, брели-то долгонько они
Из каких-нибудь дальних губерний).
Кто-то крикнул швейцару: «Гони!
Наш не любит оборванной черни!»
И захлопнулась дверь. Постояв,
Развязали кошли пилигримы,
Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв,
И пошли они, солнцем палимы,
Повторяя: «Суди его бог!»,
Разводя безнадежно руками,
И, покуда я видеть их мог,
С непокрытыми шли головами...
А владелец роскошных палат
Еще сном был глубоким объят...
Ты, считающий жизнью завидною
Упоение лестью бесстыдною,
Волокитство, обжорство, игру,
Пробудись! Есть еще наслаждение:
Вороти их! в тебе их спасение!
Но счастливые глухи к добру...
Не страшат тебя громы небесные,
А земные ты держишь в руках,
И несут эти люди безвестные
Неисходное горе в сердцах.
Что тебе эта скорбь вопиющая,
Что тебе этот бедный народ?
Вечным праздником быстро бегущая
Жизнь очнуться тебе не дает.
И к чему? Щелкоперов забавою
Ты народное благо зовешь;
Без него проживешь ты со славою
И со славой умрешь!
Безмятежней аркадской идиллии
Закатятся преклонные дни:
Под пленительным небом Сицилии,
В благовонной древесной тени,
Созерцая, как солнце пурпурное
Погружается в море лазурное,
Полосами его золотя, —
Убаюканный ласковым пением
Средиземной волны, — как дитя
Ты уснешь, окружен попечением
Дорогой и любимой семьи
(Ждущей смерти твоей с нетерпением);
Привезут к нам останки твои,
Чтоб почтить похоронною тризною,
И сойдешь ты в могилу... герой,
Втихомолку проклятый отчизною,
Возвеличенный громкой хвалой!..
Впрочем, что ж мы такую особу
Беспокоим для мелких людей?
Не на них ли нам выместить злобу? —
Безопасней... Еще веселей
В чем-нибудь приискать утешенье...
Не беда, что потерпит мужик;
Так ведущее нас провиденье
Указало... да он же привык!
За заставой, в харчевне убогой
Всё пропьют бедняки до рубля
И пойдут, побираясь дорогой,
И застонут... Родная земля!
Назови мне такую обитель,
Я такого угла не видал,
Где бы сеятель твой и хранитель,
Где бы русский мужик не стонал?
Стонет он по полям, по дорогам,
Стонет он по тюрьмам, по острогам,
В рудниках, на железной цепи;
Стонет он под овином, под стогом,
Под телегой, ночуя в степи;
Стонет в собственном бедном домишке,
Свету божьего солнца не рад;
Стонет в каждом глухом городишке,
У подъезда судов и палат.
Выдь на Волгу: чей стон раздается
Над великою русской рекой?
Этот стон у нас песней зовется —
То бурлаки идут бечевой!..
Волга! Волга!.. Весной многоводной
Ты не так заливаешь поля,
Как великою скорбью народной
Переполнилась наша земля, —
Где народ, там и стон... Эх, сердечный!
Что же значит твой стон бесконечный?
Ты проснешься ль, исполненный сил,
Иль, судеб повинуясь закону,
Всё, что мог, ты уже совершил, —
Создал песню, подобную стону,
И духовно навеки почил?..

Это была осень 1858 года.В один из дождливых дней из окна своей петербургской квартиры на

Литейном проспекте Некрасов увидел, как от дома напротив, где жил могущественный министр М. Н. Муравьёв, дворники и городовой прогоняли крестьян. Эта сценка возмутила поэта. Гнев и недовольство властью вспыхнули в нем с новой силой. Он быстро отошёл от окна и принялся писать. Так появилось стихотворение. "Размышления у парадного подъезда".

Произведение отличается особой социальной острой, отражает горькую крестьянскую долю, тяжёлую жизнь крепостных, обличает и корит произвол власти.

Оно призывает народ скинуть оковы безволия и раболепия, бороться за свои права, свою свободу.

Стихотворения основано на антитезе:оно делится на 4 части, которые попарно контрастируют друг с другом. Так, в первой части автор описывает подъезд в обычные, "будничные" дни. К нему приходят прожектеры, старики, вдовицы и курьеры.Кто-то выходит радостный, "иные просители плачут", но каждый из них принят, выслушан.И лишь изредка, "по торжественным дням" к дверям подъезда подъезжают важные гости.

Вторая часть посвящена крестьянам, которые, вероятно, проделали тяжелый, долгий путь, надеясь найти правду в Петербурге. На их лицах запечатлено "выражение надежды и муки", ноги стоптаны в кровь от доминой дороги.Однако швейцар остается безучастным, просители кажутся ему жалкими оборванцами. Он прогоняет мужиков, ссылаясь на то, что барин не любит "оборванную чернь", и захлопывает перед ними дверь. Крестьяне, будучи не в силах что-либо сделать, вынуждены повернуть назад, так и не добившись правосудия.

А барин, в то время как у дверей его дома разворачивается столь трагическая сцена, ещё спит. Жизнь представляется ему "вечным праздником", "аркадской идиллией" с обжорством, нескончаемым весельем и безмятежным сном. Вельможа описан с помощью высокопарных метафор. Он держит в руках земные громы, а небесные его не страшат.Образ роскошного барина, богатства, праздности резко контрастирует с образом деревенского мужика, нищеты и тяжелого труда. Но барину нет до этого дела. Судьба простого народа не волнует его:

" Что тебе эта скорбь вопиющая?

Что тебе этот бедный народ?"

Затем автор показывает нам, что такой случай не единичный. В заключительной части Некрасов переходит к широкому, обобщенному образу – образу стонущей Руси, переполненной великой скорбью народной. Чтобы показать весть масштаб трагедии, поэт сравнивает ее с весенним разливом Волги, которая даже во время весенних разливов не так заливает поля "как великой скорбью народной переполнилась наша земля". Автор обращается к родной земле, ко всем её обитателям. Призывает крестьян "очнуться ото сна", перестать терпеть унижения, бороться за свою судьбу, правду и справедливость. Обращается он и к вельможам пытаясь воззвать их к честности, верной службе стране и всему русскому народу.

Народное горе эхом отзывается в сердце поэта, наносит ему глубокие душевные раны. С горечью и сожалением смотрит автор на современное ему общество. Но хватит ли у народа сил для пробуждения или его духовный сон будет длиться вечно? Этот вопрос Некрасов оставляет без ответа.

К теме родины в широком её понимании Некрасов выходит в целом ряде стихотворений. Одно из них - «Размышления у парадного подъезда», анализ которого мы проведем. Оно было создано в 1858 году.

Вспомните в своё время изученное вами произведение и рассказ А. Я. Панаевой об обстоятельствах его создания. Стихотворению этому суждено было стать едва ли не самым популярным из сочинений Некрасова. Его читали на литературных вечерах и на сценах почти всех русских театров, на заседаниях кружков и в частных залах провинциальных городков. А. И. Герцен напечатал его на страницах «Колокола» в 1860 году с комментарием: «Мы очень редко помещаем стихи, но такого рода стихотворение нет возможности не поместить». Длительное время оно распространялось в списках. Последняя его часть, начинающаяся словами «Назови мне такую обитель», стала любимой студенческой песней.

В стихотворении «Размышления у парадного подъезда», анализ которого нас интересует, можно условно выделить три основных части. Первая из них открывается описанием парадного подъезда. Эпическое начало здесь является преобладающим, хотя авторская оценка увиденного, его горькая усмешка, сменяемая состраданием, всё время чувствуется в этих стихах. Образ известного петербургского подъезда дается поэтом в духе популярных тогда физиологических очерков, где описание уголка города соединяется с воссозданием нравов и характеристикой его обитателей. Картина, рисуемая автором, отличается своей контрастностью: подъезд показан таким, каким выглядит он «по торжественным дням» и «в обычные дни». Существенно разнятся и люди, появляющиеся близ заветных дверей в ту и другую пору: нарядные вельможи (внутренне контрастны их самодовольство и «холопский недуг») и «убогие лица». Различна и реакция их на представительный подъезд: преодолеваемый рвением и торжественностью испуг — и плач просителей. Естественно и мотивированно перед домом Муравьева, председателя департамента уделов и министра государственных имуществ, ведавшего делами крестьян, появляется группа мужиков. Их единый образ, как заметил Н. Н. Скатов, теряет конкретность и единичность и приобретает некую символическую всеобщность русского деревенского люда, а за ними предстаёт вся крестьянская Русь, от лица которой они явились. Сострадание поэта растёт, оно ощущается в каждой детали группового портрета и передаётся читателю. Но ещё больше авторское сочувствие проявляется в концовке этой первой части: «И пошли они солнцем палимы...» Равнодушие к крестьянским судьбам и покорность самих ходоков приводят к этому безнадежному итогу.

Крестьянам резко противопоставлен «владелец роскошных палат», образ которого сатирически гневно рисуется во второй части анализируемого стихотворения «Размышления у парадного подъезда». В своей статье «О "владельце роскошных палат"» некрасовед А. М. Гаркави поведал о прототипе этого «владельца» — М. Н. Муравьеве, одном из самых отвратительных представителей реакционной военщины и бюрократии середины века, противнике раскрепощения крестьян, поборнике увеличения налогов и податей с крестьян, самых суровых полицейских мер по отношению к ним. Некрасов хорошо знал облик этого высокопоставленного чиновника, жившего напротив его дома, и этим знанием продиктованы та патетика и то негодование, которые звучат в этой второй части стихотворения. Восклицания и побуждения («Вороти их!») сменяются горестными вопросами («Что тебе эта скорбь вопиющая, что тебе этот бедный народ?») и убийственным по своему сарказму определением — «герой». Но образ «владельца роскошных палат» — собирательный и обобщенный образ. За ним стоит также граф Чернышев, военный министр, проживавший свои последние месяцы жизни в Италии, что получило отражение в заключительных строках второй части. И снова родина, Россия предстаёт перед читателем, читающим саркастическую эпитафию вельможе:

И сойдешь ты в могилу... герой,

Втихомолку проклятый отчизною,

Возвеличенный громкой хвалой.

Некрасовский анапест вторит интонациям гражданского осуждения и негодования.

В третьей части стихотворения «Размышления у парадного подъезда», анализ которого нас интересует, прослеживается окончательная судьба обездоленных ходоков («Всё пропьют мужики до рубля и пойдут, побираясь дорогой»). Но теперь поэт воссоздаёт образ всего народа, угнетённого и страдающего в условиях крепостнического рабства. Одновременно от отдельных упоминаний родины поэт переходит к глубокому раздумью о России, которое получает форму обращений к родной земле. Эпическое изображение сливается с лирическим переживанием поэта по поводу горестной доли его народа. Некрасов слышит вседневный и всечастный стон, вырывающийся из груди крестьян в любой обители, в любом уголке отечества. Шесть раз повторяет поэт глаголы, производные от «стон», пять раз он использует анафору «стонет», благодаря чему страдания мужика воспринимаются как повсеместные и постоянные, а этот стон — как непрерывный. Упоминая «подъезды судов и палат», поэт вновь возвращается к исходному образу «парадного подъезда», окольцовывая свою тему. Воззвание к родной земле конкретизируется далее двукратным обращением к Волге. Поэт вводит развернутое сравнение разлива реки с переполненностью просторов земли «великою скорбью народной». И снова набатно звучит это слово «стон», неразрывно сопряженное с народом. Отсюда естественно возникает обращение к нему самому, «сердечному» крестьянскому и рабочему люду. Вслед за рассказом о рабском сегодняшнем положении народа следует размышление о его будущем, получающее форму тревожного вопроса:

Ты проснешься ль, исполненный сил?..

Глубокий смысл обретает здесь мотив сна. Если, рассказывая о владельце палат, поэт в основном использовал это слово «сон» в будничном и прямом значении, то ныне, обращаясь к народу, он делает акцент на переносном значении слова. Если юный Пушкин был непоколебим в своей уверенности, что «Россия вспрянёт ото сна...», то Некрасов, как и Щедрин в своей сказке «Богатырь», такой абсолютной категоричности не выражает. Он вопрошает, не исключая и ответ в форме тягостного молчания:

Иль <...> духовно навеки почил?

Но вопросы эти соединены у Некрасова с упреком, неумирающей надеждой и с требовательным призывом. Так стихотворение поэта, объединив раздумья о жизни народа с сатирическим изображением социальных верхов, стало произведением о многострадальной родине.

Некоторые мотивы этого некрасовского шедевра получили развитие в стихотворении «На Волге» (1860). Это и образ Волги, реки «рабства и тоски», и развернутая зарисовка бурлаков с их громким стоном, и напряженные вопросы о жизни («у всех ответа я просил, //На то, что видел...»), и изображение вопиющей бедности народа («лохмотья жалкой нищеты»), и скорбные раздумья о долготерпении народа («Всё та ж покорность без конца»).

История создания

Стихотворение «Размышления у парадного подъезда» написано Некрасовым в 1858 году. Из воспоминаний Панаевой известно, что в один из дождливых осенних дней Некрасов видел из окна, как от подъезда, в котором жил министр государственных имуществ, дворник и городовой прогоняют крестьян, толкая их в спину. Через пару часов стихотворение было готово. Жанровая сценка, которая стала основой стихотворения, дополнилась сатирой и обобщениями.

Стихотворение было напечатано Герценом в журнале «Колокол» без подписи автора.

Литературное направление, жанр

Стихотворение реалистично описывает болезнь всего русского общества. Знать ленива и равнодушна, перед ней раболепствуют остальные, а крестьяне бесправны и покорны. Жанровая сценка у парадного подъезда – повод к размышлению о судьбе русского народа и русского общества. Это образец гражданской лирики.
Тема, основная мысль и композиция, сюжет

Стихотворение Некрасова сюжетное. Его можно условно поделить на 3 части.

Первая часть – описание обычного дня из жизни подъезда. По торжественным дням к важному лицу приезжают с визитами или просто оставить имя в книге. В будни приходят убогие, «старик и вдовица». Не все просители получают просимое.

Вторая часть посвящена «владельцу роскошных палат». Начинается она с обращения наблюдателя – лирического героя. Негативная характеристика вельможи завершается призывом пробудиться и воротить просителей. Далее описана предполагаемая жизнь и смерть вельможи.

Третья часть – это обобщение и возведение данного конкретного случая в типичный. Нет на родной земле такого места, где бы русский мужик, сеятель и хранитель этой земли, не страдал. В состоянии духовного сна находятся все сословия: и народ, и владельцы роскошных палат. Для народа есть выход - проснуться.

Тема размышлений – судьба русского народа, кормильца – русского крестьянства. Основная мысль состоит в том, что народ никогда не пробьётся к парадным подъездам господ, это жители разных непересекающихся миров. Единственный выход для народа – найти силы для пробуждения.

Размер и рифмовка

Стихотворение написано разностопным анапестом с неупорядоченным чередованием трёхстопного и четырёхстопного. Женская и мужская рифмы чередуются, виды рифмовки тоже меняются: кольцевая, перекрёстная и смежная. Концовка стихотворения стала студенческой песней.

Тропы и образы

Стихотворение начинается с метонимии в сочетании с метафорой. Город одержим холопским недугом, то есть жители города раболепствуют, как холопы, перед вельможей. В начале стихотворения сухо перечисляются просители. Особое внимание рассказчик уделяет описанию мужиков и пользуется эпитетами: некрасивы, загорелые лица и руки, армячишко худой, спины согнуты, скудная лепта. Выражение «Пошли они, солнцем палимы» стало афоризмом. Сострадание вызывает пронзительная деталь: крестьяне, которых прогнали, идут с непокрытыми головами, проявляя почтение.

Вельможа описан с помощью высокопарных метафор. Он держит в руках земные громы, а небесные его не страшат. Жизнь его бежит вечным праздником. Слащавые эпитеты поэтов-романтиков описывают райскую жизнь вельможи: безмятежная аркадская идиллия, пленительное небо Сицилии, благовонная древесная тень, солнце пурпурное, море лазурное. Конец жизни вельможи описан с иронией и даже сарказмом. Герой будет втихомолку проклят отчизною, дорогая и любимая семья ждёт его смерти с нетерпением.

В третьей части снова используется метонимия. Лирический герой обращается к родной земле, то есть ко всем её обитателям. Он открывает для всех сословий жизнь стонущего народа. Глагол стонет повторяется как рефрен. Песня народа подобна стону (сравнение).

После обращения к русской земле, Некрасов обращается к Волге. Он сравнивает народную скорбь с разливающимися водами русской реки. В этой части Некрасов снова пользуется эпитетами весна многоводная, народ сердечный, стон бесконечный. Последнее обращение-вопрос к народу: проснётся ли он, или его духовный сон будет длиться вечно, согласно естественному ходу вещей? Для реалиста Некрасова этот вопрос не риторический. Выбор есть всегда, реальность непредсказуема.

Стихотворение «Размышления у парадного подъезда»

Вот парадный подъезд. По торжественным дням,
Одержимый холопским недугом,
Целый город с каким-то испугом
Подъезжает к заветным дверям;
Записав свое имя и званье,
Разъезжаются гости домой,
Так глубоко довольны собой,
Что подумаешь - в том их призванье!
А в обычные дни этот пышный подъезд
Осаждают убогие лица:
Прожектеры, искатели мест,
И преклонный старик, и вдовица.
От него и к нему то и знай по утрам
Всё курьеры с бумагами скачут.
Возвращаясь, иной напевает "трам-трам",
А иные просители плачут.
Раз я видел, сюда мужики подошли,
Деревенские русские люди,
Помолились на церковь и стали вдали,
Свесив русые головы к груди;
Показался швейцар. "Допусти",- говорят
С выраженьем надежды и муки.
Он гостей оглядел: некрасивы на взгляд!
Загорелые лица и руки,
Армячишка худой на плечах,
По котомке на спинах согнутых,
Крест на шее и кровь на ногах,
В самодельные лапти обутых
(Знать, брели-то долгонько они
Из каких-нибудь дальних губерний).
Кто-то крикнул швейцару: "Гони!
Наш не любит оборванной черни!"
И захлопнулась дверь. Постояв,
Развязали кошли пилигримы,
Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв,
И пошли они, солнцем палимы,
Повторяя: "Суди его бог!",
Разводя безнадежно руками,
И, покуда я видеть их мог,
С непокрытыми шли головами...

А владелец роскошных палат
Еще сном был глубоким объят...
Ты, считающий жизнью завидною
Упоение лестью бесстыдною,
Волокитство, обжорство, игру,
Пробудись! Есть еще наслаждение:
Вороти их! в тебе их спасение!
Но счастливые глухи к добру...

Не страшат тебя громы небесные,
А земные ты держишь в руках,
И несут эти люди безвестные
Неисходное горе в сердцах.

Что тебе эта скорбь вопиющая,
Что тебе этот бедный народ?
Вечным праздником быстро бегущая
Жизнь очнуться тебе не дает.
И к чему? Щелкоперов3 забавою
Ты народное благо зовешь;
Без него проживешь ты со славою
И со славой умрешь!
Безмятежней аркадской идиллии4
Закатятся преклонные дни.
Под пленительным небом Сицилии,
В благовонной древесной тени,
Созерцая, как солнце пурпурное
Погружается в море лазурное,
Полосами его золотя,-
Убаюканный ласковым пением
Средиземной волны,- как дитя
Ты уснешь, окружен попечением
Дорогой и любимой семьи
(Ждущей смерти твоей с нетерпением);
Привезут к нам останки твои,
Чтоб почтить похоронною тризною,
И сойдешь ты в могилу... герой,
Втихомолку проклятый отчизною,
Возвеличенный громкой хвалой!..

Впрочем, что ж мы такую особу
Беспокоим для мелких людей?
Не на них ли нам выместить злобу?-
Безопасней... Еще веселей
В чем-нибудь приискать утешенье...
Не беда, что потерпит мужик:
Так ведущее нас провиденье
Указало... да он же привык!
За заставой, в харчевне убогой
Всё пропьют бедняки до рубля
И пойдут, побираясь дорогой,
И застонут... Родная земля!
Назови мне такую обитель,
Я такого угла не видал,
Где бы сеятель твой и хранитель,
Где бы русский мужик не стонал?
Стонет он по полям, по дорогам,
Стонет он по тюрьмам, по острогам,
В рудниках, на железной цепи;
Стонет он под овином, под стогом,
Под телегой, ночуя в степи;
Стонет в собственном бедном домишке,
Свету божьего солнца не рад;
Стонет в каждом глухом городишке,
У подъезда судов и палат.
Выдь на Волгу: чей стон раздается
Над великою русской рекой?
Этот стон у нас песней зовется -
То бурлаки идут бечевой!..
Волга! Волга!.. Весной многоводной
Ты не так заливаешь поля,
Как великою скорбью народной
Переполнилась наша земля,-
Где народ, там и стон... Эх, сердечный!
Что же значит твой стон бесконечный?
Ты проснешься ль, исполненный сил,
Иль, судеб повинуясь закону,
Всё, что мог, ты уже совершил,-
Создал песню, подобную стону,
И духовно навеки почил?..